|
Литературная Россия, №35, 01.09.2000 г.
Роман СЕНЧИН
СУХИЕ КОРНИ
География повестей и рассказов Владимира Карпова, вошедших в его новую книгу "Можно ли Россию пешком обойти?", впечатляет: Алтай и Ленинград, Подмосковье и Челябинск, южные курортные города и далёкие берега Амура и Лены. И такое изобилие не блажь автора, не честолюбивое желание показать, как много повидали, пережили его герои. Наоборот — в изобилии явно проступают болезнь, беда, трагедия. Книга рассказывает об оторвавшихся от родной земли родных людях, запутавшихся, заблудившихся.
Герои В.Карпова жизнелюбивы, крепки, у них грандиозные планы, золотые руки, но всех объединяет бездомность, некая пустота вокруг них, да и в самих себе. Даже не пустота, а ощущение несерьёзности, игрушечности происходящего с ними, с окружающим миром. Словно репетиция, черновик. Это ощущение, думаю, знакомо многим — ведь если взглянуть на жизнь по-настоящему, крепко задуматься... жить станет невыносимо.
Игорь Сюмкин из рассказа "Дар Божий" известен всему Челябинску своими проектами, экстравагантными выходками. То, говорят, пел, стоя в обнимку с памятником Ленину, то ехал калымить и попадал в рабство к чеченцам, то объявлял каждому встречному, что начал писать великое произведение, то чуть не лишался квартиры, пустив пожить "хорошего человека". Он хватается то за одно дело, то за другое, он верит людям, бесконечно обжигается неудачами, обманом, сам невольно обманывает других. Нет, не бесконечно, ведь жизнь всё-таки имеет конец. Измучившись, Сюмкин сам определил, когда жить больше не стоит.
Герой рассказа "Хали-гали под саксофон", студент, родом из Сибири, и его жена "тюркских кровей" снимают комнату в ленинградской коммуналке. Их соседи — русский Арнольд Васин и еврейка Ревекка Яковлевна — непрестанно враждуют на национальной почве; пытаются склонить каждый на свою сторону и студента. Тот лишь недоумевает, тем более что Арнольд и Ревекка раз в неделю устраивают совместные музыкальные вечера. Недоумевает он до тех пор, пока в один прекрасный день его и жену не впускает в квартиру. Схватку в дверях герой рассказа проигрывает и вынужден искать новое жильё... В общем-то, ничего удивительного, но на самом деле страшна эта ситуация, от которой не застрахован (да и пострадали уже тысячи) любой человек...
Большинство произведений Карпова возвращает нас в семидесятые годы, точно приглашая проследить, как готовилось, вызревало в обществе то, что теперь мы называем "переходным периодом". Кошмарные всходы брошенных в плодородную почву семян.
Вот, отработав на Севере, вернулся в родное село немолодой уже Венька Багаев ("Большая деньга и высокое небо"). Всю жизнь мечтал он стать состоятельным, удивить богатством родню и земляков. И мечта почти сбылась — люди шепчутся о привезённых Венькой сорока тысячах, о новеньком автомобиле во дворе; мать приготовила сыну невесту, правда, не девушку, с ребёнком. Ничто дома не греет Багаева, разговоры гостей только злят. Ему кажется — каждый завидует его деньгам, ждёт дорого подарка. В итоге ссора, разрыв, и Венька уезжает "не то на Чукотку, не то на Землю Франца-Иосифа, не то на Колыму".
Багаев не пропадёт, он мастер на все руки, выполнит любую работу. Но глянем на его сегодняшнюю судьбу. Что с ним теперь, когда возраст уже пенсионный, здоровье не железное, а Север вновь превратился в дикую тундру. Куда теперь этим Женькам? Родины у них нет, а деньги, как известно, имеют свойство кончаться, а то и просто превращаться в пустые бумажки.
Но не лучше участь и тех, кто держится своей земли, старается жить по совести. Старик Прокопий ("Ноша") — настоящий крестьянин, работящий и бережливый, и это главные его недостатки для окружающих. Он, отец начальников, сдаёт пустые бутылки, скопившиеся в чулане, подбирает надкушенную булку возле магазина; помогая хромому соседу, Прокопий надрывается и умирает. Соседи и родные недоумевают по поводу поступков старика, возле гроба шелестят ядовитыми змейками шепотки: "...объедки собирал...", "...ещё с утра был не в себе...", "...а у самого на книжке..."
Владимир Карпов умышленно подчёркивает документальность многих своих произведений. Часто встречается герой-рассказчик по имени Владимир; персонажи с узнаваемыми чертами кочуют из рассказа в рассказ; художественность граничит с публицистикой. Это, кстати, отвечает определённому течению в современной прозе, представители которого стараются довести до минимума так называемый экшн (наиболее ходовые значения — искусственная динамика, зрелищность).
В рассказе "Прошу осветить..." очень точно схвачена эпоха ранней перестройки со всей её политизированностью, ломкой в душах людей, резкостью суждений, бескомпромиссностью.
Заслуженный сталевар Пётр Михайлович Шрамов мечется между "новым мышлением" и идеалами своей жизни. В течение одного дня он видит, как рушится "прогнившее, лживое" старое, открывая путь жуткому, несущему гибель хаосу. На встрече со школьниками Шрамов пытается рассказать о своей работе, о заводе, где проработал много лет, школьники же в ответ ехидно интересуются: "Много ли чести быть первым на одном из самых отстающих заводов страны в своей отрасли?"; он делится мыслями о перестройке — его называют "застойщиком". Сын, тоже сталевар, увольняется с завода, решает заняться "индивидуальной трудовой деятельностью"; заведующий культурой горкома партии увлечённо организует съезд рокеров, даже не зная наверняка, музыканты это или мотоциклисты... Шрамов — человек не трусливый, он боролся с несправедливостью и при культе личности, и при застое, но поддержать развал всего и вся, прикрывающийся лозунгом "Перестройка!", он себя заставить не может.
Шрамов запутался, он готов отчаяться, да и сложно не отчаяться, когда видишь, что твою честную жизнь воспринимают как лицемерие, труд твой считают напрасным.
И к чему мы пришли? При словах "сталевар", "доярка", "комбайн" первым делом вспоминаются скабрёзные анекдоты, "перестройка", "гласность" заставляют горько скривиться, а "спекуляция", оказывается, не что-то постыдное, противозаконное, а самый нормальный экономический термин.
Наиболее сильно выведен у Карпова образ отца. Он присутствует в нескольких произведениях, но хочется остановиться на одной, ключевой, как мне кажется, повести сборника — "Двое на голой земле".
После долгих лет разлуки в небольшом среднеазиатском городе встречаются отец и сын. Отец уже пенсионер, сыну за двадцать. Они плохо знают друг друга — отец постоянно уезжал, путешествовал, менял женщин, место работы; он то звал к себе жену и сына, то убегал от них. И вот, похоронив мать, сын едет туда, где они втроём когда-то побыли немного одной семьёй, и почти случайно находит отца.
День они проводят вместе, вспоминают прошлое, рассказывают о своём сегодняшнем житье-бытье. Отец по натуре активный, здоровый в свои шестьдесят с лишним лет, имеющий дар убеждать, увлекать, располагать к себе, за день совершает много полезных дел для совершенно незнакомых людей: учит стоящих в очереди как-то по-особенному заготавливать ягоду, других — кирпичные стены на века выкладывать, третьих, посетителей кафе, освобождает от присутствия дебоширов. У отца золотые руки, большие познания в самых неожиданных областях, он живёт судьбами мира, ловит новости по радио, жадно читает газеты. Но, по словам сына, он "не живёт, а скользит". И действительно, в шестьдесят лет — ни своего дома, ни по-настоящему близких людей, никаких сбережений. Только адрес один и тот же: до востребования.
У сына много чего есть сказать отцу, много скопилось обид, обвинений. И жалость чувствует он к этому несчастному, вообще-то, безалаберному человеку. И всё же обвинения прорываются, отец и сын спорят, и каждый по-своему прав, у каждого есть оправдания и ответные обвинения. Один из споров перерастает в драку...
Растрёпанные, побитые, опустошённые, они расходятся, где-то бродят всю ночь, каждый при своей правоте, ненавидя один другого, но утром ноги приводят их к тому месту, где они встретились накануне. Что будет в следующую минуту? Сумеют ли связать порванную нить родства или бросятся друг на друга с кулаками?.. Два оторванных от родины, одиноких, бесприютных человека. Один — сменивший десятки семей, жилищ, профессий, ставший виновником рождения нескольких детей-полусирот, другой — вполне могущий повторить такой же жизненный путь...
Тема бездомности, бесприютности раскрывается Владимиром Карповым и в исторической повести "Ерофей Хабаров". Повесть о первых русских на Лене и Амуре, оставивших жён и детей по ту сторону Уральских гор. Мужья тоскуют, вспоминая о семьях, но вольная жизнь на вольных землях для большинства первопроходцев — слаще; палить из ружей легче, чем пахать землю.
Интересно и очень, на мой взгляд, правильно, что автор главной причиной скитаний своих героев показывает некую внутреннюю потребность: они стремятся, по большей части, не к деньгам, не к каким-либо другим материальным благам, а ищут что-то абстрактное, какую-то настоящую жизнь, свободу. Они хотят себя почувствовать. Срываются с обжитых мест, теряют семью, работу, друзей. И пропадают.
Бродяги писателя Карпова — бродяги по собственной воле.Таких всегда и везде было не так уж много. А что принесёт вынужденное переселение народов на одной шестой части суши девяностых годов двадцатого века? Новая перекройка политических карт, всё новые нити в паутине границ? Телерепортажи, газетные статьи пугают нас сообщениями о вражде "коренных" и "пришлых" русских на землях Черноземья, Кубани, Урала; о китайцах, заселяющих юг Сибири и Дальний Восток; об обезлюдевших городах Колымы, Сахалина, Забайкалья; о жителях Курильских островов, готовых теперь хоть к японцам, лишь бы не замерзать, не голодать... Почему огромные территории, столетиями обогащавшие, питавшие Россию, вдруг оказались ненужными? К чему приведёт так широко рекламируемый нынче "вахтенный метод" освоения тех мест, где ещё пять лет назад была вполне цивилизованная жизнь?
К сожалению, наша художественная литература занимается в основном другими, более "интеллектуально значимыми" проблемами. Карпов попытался не то что ответить, проанализировать, но хоть обозначить тему, показать типы. И от прочтения его книги остаётся ощущение некоторой зарисовочности, эскизности, повторяемости; автор словно бы примеривается к большому, многоплановому полотну. Но возможно ли оно? Возможно ли сегодня создать нечто объёмное, что широко охватит происходящее, будет интересно и близко многим читателям?
Валентин Распутин в предисловии к книге Владимира Карпова говорит, по-моему, попадая в самую точку нынешнего состояния людей, действительности, возможности отображения этой действительности в литературе: "Грустная это книга... В точном соответствии с временем, в какое она писалась. Но соответствие не последовательное, не цельное, а какими-то вырванными из действительности кусками, кровоточащими, дёргающимися затухающей жизнью, инстинктивно пытающимися приникнуть друг к другу и слиться во что-то единое и уже не способными слиться. Ибо её, цельности, нет больше и в жизни. (...) В Москве продолжают существовать и Большой театр, и Малый, в Магнитогорске и Новокузнецке циклопическими громадами вросли в землю металлургические заводы, в распаханных алтайских степях должны колоситься хлеба, в тундре должны пастись бессчётные стада оленей, но есть ли всё это в действительности, горят ли мартеновские печи и день и ночь, колосятся ли хлеба, не полегли ли рядом с мамонтами в вечную мерзлоту олени, не превратился ли Большой театр в большое кабаре — мы ничего этого в подлинности не знаем. Это как бы и не нужно больше энать, потому что не только центр жизни переместился в другую плоскость, но и новая эта плоскость перешла в иной горизонт, надстоящий над прежней жизнью. И всё в ней обновилось. Ни мартены, ни хлебные поля, ни оленьи выпасы не имеют больше значения. Мир оказался в сдвинутом положении. Где вчера и где завтра, показать нельзя; что есть сегодня — никто не ответит. Сбилась, перепуталась череда дней — точно разыгранные и неразыгранные карты, сбрасываемые в одну кучу. Всё способное выжить и неспособное имеет одинаково жалкий и неуместный вид; что нарождается и что умирает — одно от другого не отличить. Вечное приспустило свой полог, временное подняло свои стяги.
Подобная действительность, где всяческие обозначения не отвечают порядку вещей, требует, надо полагать, и адекватного отношения к себе".
Мы живём в хаосе. И нет уже ни сил, ни смысла кого-то винить, давать рецепты выздоровления. Просто, наверное, остаётся ждать, когда сорванная с оси жизнь (может, и из благих побуждений была она сорвана, да к чему привело...) снова обретёт опору, орбиту, ось, укротит бешеное и беспорядочное вращение. Когда труд снова станет трудом, семья — семьёй, корни снова почувствуют соки земли. Время это, конечно, вернётся, если оно, конечно, когда-нибудь было...
|
